Sublime

облезлом теле, можно было судить о ее ветхости

Chekhov, a practicing doctor during his short but prolific career as a playwright and master of short fiction, famously said that medicine was his wife and literature was his mistress.

What I admire most about Chekhov is how free of agenda he seems on the page—interested in everything but not wedded to any fixed system of belief, willing to go wherever the data takes him. He was a doctor, and his approach to fiction feels lovingly diagnostic. Walking into the examination room, finding Life sitting there, he seems to say, “Wonderf

Chekhov and Tolstoy,

writing it in a hotel felt to Chekhov, as he put it, “like sewing on someone else’s machine.”

проводивший очень покойную жизнь, потому что лицо его глядело какою-то пухлою полнотою, а желтоватый цвет кожи и маленькие глаза показывали, что он знал слишком хорошо, что такое пуховики и перины.

Ничего не было в нем ровно: ни злодейского, ни доброго, и что-то страшное являлось в сем отсутствии всего.

А я ему такой же дядюшка, как он мне дедушка.